Екатерина Ивановна Толчёнова (я называла её бабулей Катей), мама прославленного джазмена Алексея Козлова, моего дяди (его жена Ляля — родная сестра моего отца, дочь писателя Абдурахмана Абсалямова), всю жизнь вела «Книгу жизни». Мы часто бывали у них в гостях (и сейчас, конечно, тоже, но Екатерины Ивановны, прожившей сто лет и ушедшей на сто первом, уже нет), и я очень любила слушать истории из её фантастической жизни, которыми она щедро делилась со мной. Счастливое детство в дореволюционные годы («радость в брюшке»!), Первая мировая, революция, «похороны» куклы, детская колония, а потом — музыка, музыка!

Автор статьи Альбина Абсалямова с Екатериной Ивановной

Екатерины Ивановны не стало в 2007 году, а некоторое время назад Алексей Козлов передал мне её записи — где-то разрозненные, где-то сбивчивые, а где-то, наоборот, очень подробные, чтобы я собрала их в книгу. В 2015 году книга "Долгий век Кати Толченовой" вышла в свет, а сегодня мне бы хотелось познакомить вас, дорогие читатели, с некоторыми, особенно острыми эпизодами -  из биографии юной Кати и всей страны.

Автор: Екатерина Толчёнова

Заголовок: Прощание с эпохой

...Какие это были хорошие годы, годы детства! У меня часто была, как я говорила, "радость в брюшке" – и тогда всё вокруг светилось особым светом.

Мама работала в Московском университете на Моховой и там на третьем этаже имела "казённую квартиру". Самое раннее детство, лет до четырёх-пяти, я провела у дедушки. У меня была няня Настя, хорошая, добрая женщина. Она и потом жила в нашей семье и растила меня до семи лет. Потом она уехала к себе в деревню, и я долго скучала по ней. У меня сохранилась её карточка... Позже появилась Надя, молодая девушка 18 лет, которая прожила у нас лет шесть, мы с ней были большие друзья. После она вышла замуж и уехала в город Плавск Тульской области, где я потом три раза гостила.

Наша квартирка в то время была небольшая – из трёх комнат, чистая и очень уютная. У меня была маленькая комната, в которой находился специальный уголок с полочками для игрушек. Его устроил мой папа. Игрушек было много. Я относилась к ним бережно и любила порядок, к этому приучал меня отец. Этот навык остался со мной на всю жизнь. В квартире на Моховой я впервые испытала сильные болевые ощущения – я бросила в печку легко воспламеняющуюся куклу из целлулоида. Вспыхнув, она обожгла мне пальчики до волдырей... Помню, как упала с каталки, на которой любила сильно раскачиваться – и, в конце концов, перевернулась вместе с ней. Главным образом, это был испуг, и не столько мой, сколько родителей и няни. Я была наказана, поставлена в угол…

Вскоре мама перестала работать, а отец пел в оперном театре Зимина и у Данилина, а ещё – у Юхова в церковном хоре. Кроме того, он занимался делами по дому: когда мне было четыре, дедушка (отец Иоанн Полканов, протоирей Успенского собора Московского Кремля - АА)подарил нам десятиквартирный дом в Первом Самотечном переулке. Тогда ни в нём, ни в соседних домах не было ни водопровода, ни электрики, ни канализации. Жили при свечах и керосиновой лампе... Ночью освещались лампадками или одной лампадой, поставленной в медный таз с песком. Туалет был с выгребной ямой. Вода продавалась вёдрами. Её развозил водовоз в бочках на телеге...

Квартира наша, из трёх комнат, находилась на втором этаже. В ней было очень чисто и уютно. В маленькой комнате располагалась детская, рядом спальня родителей и затем гостиная-столовая. В семье у нас было необыкновенно хорошо. Двор был большой, с тремя палисадниками, в нём много зелени и цветов. При доме жил дворник в особом домике, он назывался "сторожка". Двор мне казался огромным, в нём росли тополя, и их запах, цветение, пух я до сих пор люблю. А ещё – с самого раннего детства –  дождь и время после дождя. Запах мокрых тополиных листьев…

У меня были подружки – Нюра и Вера Павловские. Мы играли в весёлые игры – прятки, салочки, скакалки, прыгалки. И, конечно же, в куклы. Во дворе был курятник. Отец держал породистых кур, а иногда и гусей, которых я панически боялась. Они вытягивали шеи, шипели и наступали на меня. Потом их съели и больше гусей не заводили. Помню, как курица сидела в решете в прихожей, а под ней – жёлтенькие цыплята. Их кормили мелко-мелко изрубленным крутым яичком. Некоторое время они жили у нас в прихожей. Каждую неделю мы ходили в баню, она была на Самотечной площади. Пока я была маленькой, в баню ходила с мамой – это было большое удовольствие. Мне не нравилось только, когда мама мыла мне голову... Волосы у меня всегда были густые и длинные, и промывать их было трудно. За моими волосами ухаживал папа. Он каждый месяц подравнивал их особыми ножницами – и от этого они хорошо росли. В кожу головы втирали касторку... Папа любил заплетать мне косы.

Я хорошо помню прогулки с няней Настей в Александровском саду, особенно грот, рядом с которым я любила играть, прогулки в Кремль, его зелёный откос, красочные гулянья на Красной площади в Вербное воскресенье. Сколько накупали мне игрушек: шары, тёщины языки, чёртиков в пробирке, яркие бумажные цветы и бабочки! Однажды я увидела воздушный шар с корзиной, который медленно плыл над Красной площадью. Это было удивительно! Помню Иверские ворота и часовню Иверской Божьей матери, куда меня водили молиться и ставить свечку перед иконой. Помню приезд к нам дедушки, которого я очень любила. Как замечательно было сидеть у него на коленях! Он был очень ласков, от него всегда исходили доброта и какой-то особый аромат чистоты и свежести. Дедушка всегда казался мне необыкновенно красивым и величественным. Он приносил мне, как тогда говорили, "гостинцы" – это были апельсины, яблоки и необыкновенные груши. Мне навсегда запомнилось, как я сижу у него на ручках, и он кормит меня с маленькой ложечки яичком всмятку… Дедушка любил меня глубоко и нежно, и я отвечала ему тем же.

Постепенно провели и водопровод, и канализацию, появилось электрическое освещение... Осталась только русская печка – и все приготовленные в ней блюда были очень вкусными. Ещё остался друг-самовар, который ставился два раза в день – утром и вечером, да ещё когда приходил кто-нибудь "на огонёк". Отцу не нравилось ходить в гости, но он очень любил, когда приходили к нам. Тогда сидели за чаем, вели беседы, а ещё – при гостях и без гостей – музицировали. Мама играла на фортепиано, а отец пел соло или дуэтом с мамой. У мамы было чистое сопрано с приятным тембром, у папы – центральной бас. Его проникновенное пение навсегда запечатлелось в моём сердце и повлияло на выбор моей профессии... Именно тогда, под влиянием детских впечатлений, и развивался мой музыкальный слух и вкус. Часто отец пел один, для себя, подыгрывая на фортепиано или гитаре. Он знал много романсов и народных песен...

О, как важны в формировании человека детские впечатления! У меня всего этого было достаточно. Лет с шести-семи меня брали в Большой театр, я слушала оперы "Демоны", "Иван Сусанин", "Снегурочку", в Художественном смотрела "Синюю птицу", у Корша бывала на детских спектаклях. А домашнее чтение! Какая это прелесть – чтение вслух! Вечерами читали по очереди мама и папа, читалось с продолжением и всякий раз меня спрашивали – что было и чем окончилось в прошлый раз? Я с жаром рассказывала, после чего чтение продолжалось. Читали сказки Пушкина, братьев Гримм, сочинения Гоголя и многое другое. Сейчас всё это вытеснило радио и телевизор, а жаль – нет живого общения в семьях. Информации много, зачастую она не нужна и даже вредна, особенно для детской души... А ведь главное таинство становления человека в детском возрасте происходит в семье. Именно там закладывается фундамент...

Вечерами я играла в театр. В детской была сцена, "публика" сидела в спальне (родители, няня), а я изображала добрую волшебницу с исчезновением, появлением, танцами, пением. Самым большим пороком в человеке мой отец считал лживость: "Потерять доверие к человеку – это страшно".

Гимназия

Вскоре меня стали готовить к поступлению в гимназию Ржевской, которая находилась на Садовой – там, где теперь театр кукол Образцова. Рядом была аптека в красном доме, позже всё это снесли. Нет и того дома, где мы жили. Все деревянные домишки прошлого века снесены, построены новые многоэтажные дома. Мне их очень жаль, эти тихие переулочки: Первая, Вторая, Третья Самотечные... И вот меня впервые привели в гимназию. Там я читала стихи и отвечала на какие-то вопросы. Меня приняли в подготовительный класс. Сшили форму – коричневое платье с высоким воротничком и два фартука – чёрный и белый.  В полуподвале была столовая, на первом этаже – классы, квартира начальницы, на втором – тоже классы и актовый зал. На антресолях имели комнаты классные дамы, там же располагались и спальные комнаты для пансионерок. В гимназии я проучилась три года, с 1914-го по 1917-й…

Война

...Всё закончилось тогда, летом 1914-го. Мне было семь. Каникулы. Дача! Счастье казалось таким огромным, полным: первый класс позади, впереди три месяца игр, долгих посиделок за самоваром, чтения по ролям – прямо там, в саду, среди цветов. Хозяин дачи – садовник, он учит меня разбираться во всех этих маках, гортензиях, цикламенах... Качели, гамак, площадка для крокета. Лужок – там мы играем в лапту. Родители рядом. Мне хорошо.  Дачу мы снимаем каждый год – в Петровско-Разумовском, Внуково, Покровском-Стрешнево. Выезжаем в мае – поездом или на извозчике, вещи везут следом, на подводе. На этот раз дача в Хлыстове, по Казанской дороге. Нужно доехать до станции Томилино – и сразу окажешься на месте. Сейчас это почти Москва. И вдруг война. Жизнь изменилась мгновенно, сразу же. Тревога, горе, раненые, госпиталя... Мы вернулись домой. Напротив нашего дома тоже открылся госпиталь. Я смотрела в окно и видела белые халаты. Появились сёстры милосердия в косынках, с красным крестом на рукавах. Люди на костылях. Дома откуда-то взялась марля, её нужно было стирать и наматывать в рулоны. Этим мы помогали раненым. Однажды мне приснился странный и очень яркий сон: навстречу шла женщина – в слезах и вся в чёрном. Это была Россия. Стало ясно, что пережить ей придётся очень много.  Обычно детям не снятся такие сны...

Семнадцатый год

И вот все почувствовали неотвратимость страшных перемен. Надвигался 1917-й год. Год революций – февральской и жестокой октябрьской. Постепенно начались перебои с хлебом. Стали появляться очереди. В гимназию я ходила уже одна… Постреливали на улицах.

С приходом к власти большевиков у нас отобрали всё, что можно было отобрать: дом, денежные вклады, бумаги из сейфа, ценные вещи, даже пианино! Хорошо, что не успели его вывезти, и отец стал, как музыкант-певец, хлопотать, чтобы инструмент оставили. И вот нами получена справка с текстом "временно разрешается пользоваться инструментом" (эта справка как исторический документ у меня хранится до сих пор!) К счастью,  инструмент так и не вывезли. Наступил НЭП. О нас просто забыли… Но это было позже.

А тогда – мало того, что всё отняли, так ещё и уплотнили нашу маленькую трёхкомнатную квартирку. Сделали из неё коммуналку... Сначала к нам подселили семью из деревни. Но от тифа и голода они вскоре сбежали обратно. Тогда к нам вселили одинокую женщину средних лет, почти совсем глухую. Она стали жить в моей детской комнате. Она нам не мешала, а мы не мешали ей… Зима. Холод, голод пронизывали. Мы поставили в одной из комнат железную печурку – буржуйку. Она нагревалась, коптила, но быстро остывала. Помимо холода и голода, была всеобщая вшивость, а отсюда – сыпной тиф, от голода – брюшной. Бог нас миловал – тифом мы не заразились. Жили втроём около буржуйки в одной комнате, а в другой была зимняя стужа. Родители от всего пережитого растерялись. Отец стал прихварывать. У него открылся туберкулёз... Вскоре родители начали продавать – или менять на продукты – оставшиеся вещи. Всё, что можно –  шубу отца с бобровым воротником, мои ёлочные игрушки. Дошла очередь до граммофона с чудесными пластинками. Их было около сотни! Записи Шаляпина, Неждановой, Вяльцевой, Плевицкой, Собинова, запись музыки Чайковского – настоящий клад! Всё это пошло за пуд зерна...

Становилось всё труднее. Разруха, повальные болезни, голод... Мыла не было. Появились карточки, по которым почти ничего не давали. Дворник исчез. Начались субботники по уборке дворов и улиц, грязь. Мама стала работать в Наркомздраве, в Учёном медицинском совете. А отец, не имея специальности, устроился там же курьером.

"Похороны" куклы

У меня было много игрушек – самых разных. Среди них была и большая кукла с фарфоровой головкой, с закрывающимися глазами. Я к ней была очень привязана. Сохранилась семейная фотография, на которой кукла со мной... Постепенно мои игрушки уходили на Сухаревский рынок. И вот настал черёд куклы. Мама сказала: "Пойду на рынок – продавать твою куклу, собери её вещи". Это было ужасно! "Я тоже пойду, буду продавать её сама..." И вот мы на рынке. Я держу куклу, мама – коробку. У куклы такая красивая одежда... Люди смотрят, но никто не подходит. Наконец одна женщина (она долго-долго разглядывала куклу и все её наряды) взяла её для своей дочки. Я умоляла беречь мою любимицу.
Это было огромное горе. Детство кончилось. Больше игрушек у меня не было... Сейчас я думаю: а нужно ли было продавать куклу? Много ли за неё получили?

Альбина Абсалямова