15 февраля - день рождения поэта-героя Мусы Джалиля.

Несколько лет назад в Москве, на одном из мероприятий в Доме Асадуллаева, мне довелось познакомиться с удивительной женщиной – Чулпан Мусеевной Залиловой, дочерью Мусы Джалиля. С тех пор было немало встреч, интересных бесед, совместных выступлений в Москве и Казани. Сегодня Чулпан Мусеевна рассказывает читателям «Вестника…» – о своей маме Амине. О трогательной любви к папе. О долгом ожидании Возвращения.

… Папа был для меня самым главным человеком на свете. Конечно, как и все дети, я очень любила маму, но папа! Да, я была папина дочка. Я была очень маленькой, но уже тогда очень ценила каждое мгновение, проведенное с ним. Очень хорошо его помню. Стоило ему уйти на работу, и я сразу же начинала скучать. Я просила его взять меня с собой. Он приводил меня в свой кабинет, сажал в кресло, и я терпеливо ждала, пока закончится совещание…

Потом началась война. А потом папа «пропал без вести». Я не понимала, что это такое. Не могла поверить, что его нет. Детям ведь не объяснишь, что родители могут исчезнуть. Каждый вечер перед сном я «разговаривала» с папой. Поверяла ему все свои детские обиды.

В начале войны мы жили в Казани. Папа все писал маме – поезжай в Москву, там вам будет легче. В Подмосковье жили мамины родители, ее сестра с детьми. Но как добраться до Москвы? Время было тяжелое, выхлопотать пропуск было невозможно. Я помню, как мы ходили по темному заснеженному городу, приходили на вокзал, мама шла в кассу, пыталась добиться билета, ничего не получалось, мы шли обратно… Вообще, ощущение от Казани тех лет – темнота. Постоянная, страшная.

В конце концов – какое нужно было мужество, чтобы принять такое решение! - мама и еще несколько женщин с детьми просто забились в одну из теплушек. Пришедшие вскоре солдаты пытались их выгнать, но ничего не вышло: женщины отказались выходить. Я никогда не забуду ту дорогу. Она была очень долгой, проверки на каждом полустанке, и я очень боялась, что нас просто выкинут. Во время проверки меня клали на нары, забрасывали мешками и шинелями… Мы все-таки добрались до Москвы.

Вообще, мама была очень решительной. Стержнем нашей семьи. В войну все крутилось вокруг нее. В Загорянке жили ее родители. Меня отвезли туда. Дедушка работал на заводе, а бабушка сидела со мной и детьми маминой сестры. Было очень голодно. Спасали только коза и огород.

Пока мама жила с папой, пока я была маленькой, она не работала. В войну ей пришлось работать на двух работах. Нужно было выживать. Сначала она работала в Райжилуправлении - прорабом, инспектором, потом -экономистом в системах Госплана и Госснаба. Спасением была коммунальная квартира: ребенок придет из первого класса, ему кто-нибудь что-нибудь погреет, присмотрит за ним. Мы очень рано стали самостоятельными.

В это же самое время на отца папа тень подозрения в предательстве. Маму стали вызывать в НКВД. Пошли допросы… Мама возвращалась и плакала. Я думала, что она просто тоскует по папе. Тогда она мне ничего не рассказывала, я же была еще совсем маленькая...

При папе в эту комнату в коммунальной квартире в Столешниковом переулке постоянно приходили гости. Казанские, московские татары. Оставались ночевать. И вдруг - как отрезало. Никого, ничего, полная изоляция. Приезжал из Казани папин верный друг Гази Кашшаф, приходил живший в Москве поэт Ахмед Файзи. И все, никого больше.

Я многого не понимала. Почему мама такая грустная? Почему она срывает иногда на мне свое плохое настроение? Все ее страдания отражались на мне. А я не обладала таким железными чертами характера, которые были у нее. Очень ее любила, но и побаивалась порой. Держалась с ней скованно. Только потом она мне все рассказала… Когда я выросла, мы стали с ней лучшими друзьями.

Вообще, ее все очень любили. На работе обожали. Много лет она была народным заседателем в суде. Во все дела вникала очень внимательно, рьяно исполняла свои обязанности.

Дома у нас был культ папы. Папина ложка, папин сервиз, папин письменный прибор, папина мандолина. Многое мы отдали в музей, но с некоторыми дорогими сердцу вещами расстаться невозможно.

Долгие годы у нас хранился клавир «Свадьбы Фигаро». Папа переводил оперу на татарский язык, там все испещрено его мелким почерком карандашом. Я подумала, что я не сохраню карандаш в домашних условиях. Отдала в музей. Но письма ко мне отдать не могу…

Наша комната в коммуналке была ужасная. Она находилась как бы в выступе дома. Там было темно, сыро. Под нашим домом был амбар с углем. Потолки высокие, 4 метра, но зимой они покрывались инеем. В 12 лет я заболела, у меня нашли затемнение в легких. Мама все продала, но поставила меня на ноги. Где-то доставала и мешала мне шоколад со свиным салом...

Маме я обязана всем на свете.

Когда кончился этот ужасный период, она ожила. Папа стал известен на всю страну. Мама с удовольствием ездила на выступления, встречалась со школьниками по всему Союзу, рассказывала о папе. Радовалась, что все его знают и все читают. И мама, и я были членами правления общества советско-бельгийской дружбы, были с ней в Бельгии. С Терешковой она туда ездила... Мама дружила с Рафаэлем Мустафиным, очень ценила Гази Кашшафа. Он часто приезжал к нам…

У мамы была необыкновенная красивая белая кожа. Когда к нам приходила Фатима Ильская, постоянно спрашивала, в чем секрет? Но никакого секрета не было.

За ней пытались ухаживать. Но никаких романов после папы у нее не было. Иногда мне было даже жалко, ведь она была совсем молодой… Но всю себя она посвятила мне, работе, служению памяти папы.

В 82 года мама тяжело заболела. Сначала позвоночник, потом - ноги. Подозревали, что это может быть что-то онкологическое, но не стали вмешиваться. И слава Богу - она умерла она в 93 года. Под конец жизни наши роли поменялись – теперь уже я заботилась о ней.

Из писем Джалиля с фронта:

«Я целую ночь провел с тобой дома. Мы не спали. Я, ты и Чулпаночка -втроем обнялись, крепко целовались и говорили дружно обо всем. И, кажется, плакали, обливались слезами… Так трогательно прошла последняя ночь».

«Я знал, что ты очень умная и добрая жена. Ты любишь меня так же, как и я тебя. Ты лучший мой друг, которого я только знаю. Лучше друзей, чем ты, у меня нет и не может быть».

«Я сегодня самый счастливый человек. Каждое письмо читаю и перечитываю несколько раз. От фотоснимков не могу оторвать глаз. Большое вам спасибо за письма и за карточки».

Из воспоминаний Амины Залиловой:

«Джалиль был очень энергичным, жизнерадостным и общительным человеком. У него всегда было множество самых разнообразных занятий, и всегда он был в окружении друзей. Большая дружба была у него с детьми. Он очень любил детей и быстро находил с ними общий язык. После окончания историко-филологического факультета Московского университета он работал в редакции детского журнала, выходящего на татарском языке в Москве, - «Октябрь баласы». Корреспондентами журнала были юные пионеры и школьники, и Джалиль дружески помогал им. Он и сам писал стихи специально для детей. На отдыхе или на даче рядом с ним всегда были дети. В Москве у нас была комната с печным отоплением, и дровяной сарай находился во дворе. Джалилю часто приходилось колоть дрова, что он любил. И вот когда он появлялся у сарая, его моментально окружала детвора, он шутил со своими маленькими друзьями и даже играл с ними. Всех детей он знал по имени, нередко приглашал их к нам в гости. Он показывал им детские журналы, делал рисунки (он очень хорошо рисовал) и дарил их ребятам. Дети чувствовали его теплоту к ним и тоже были трогательно привязаны к нему.

Когда у нас родилась Чулпан, Муса был бесконечно счастлив. Несмотря на свою большую занятость, уделял ей много внимания. Между отцом и дочерью была необыкновенно нежная любовь. Когда Джалиль уходил на фронт, очень волновался, что Чулпан плохо запомнит его черты, потому что она была еще совсем маленькая. После мобилизации Джалиль некоторое время находился под Казанью, в 10-15 километрах от города. И мы с Чулпаночкой приехали к нему в военный лагерь. Она сначала не узнала папу, он был одет так непривычно для нее – в военную форму, а, главное, был острижен. Он звал ее пойти посмотреть на красивых лошадей, а она удивленно смотрела на него и говорила: зачем ты надел это платье? В одном из писем ко мне уже с фронта Муса писал: я не боюсь смерти, но когда подумаю, что Чулпаночка видела папу последний раз, вот тогда меня бросает в дрожь и невольно слезы навертываются на глаза, ибо моя любовь к Чулпаночке сильнее всех смертей».

Автор: Альбина Абсалямова